Доперевела флафф флаффный.)))

[snusmumriks-corner]

Название: Что-то насчёт «навсегда» (Something About Forever)
Фандом: Once Upon a Time
Автор: Cyprith (www.fanfiction.net/u/454361/)
Переводчик: Тигримлин
Бета:  corso
Пейринг: Румпельштильцхен/Белль
Рейтинг: PG-13
Жанр: Романс/Юмор
Предисловие автора: Написано по мотивам анонимной заявки: «Ты пообещал. Что-то насчёт «навсегда».
Ссылка на оригинал: www.fanfiction.net/s/7847516/1/Something_About_...
Разрешение на перевод: получено

1. Что-то насчёт «навсегда»

Румпельштильцхен отворачивается к стене; за узкими прорезями окон видны кустики травы, и он думает о войне. Думает о сотне способов помучить королеву. Думает о потерянных детях, и о том, что будет есть на ужин, и где достать волшебную овцу.
Румпельштильцхен не думает о ней. Не чувствует. Не видит её. Он не может, не станет оборачиваться. Заставляет себя рассматривать стену, ни о чём не думать, и просто говорит:

– Уходи.

– Уйти?

Он не видит её, но слышит по голосу: она ожидала чего-то другого. Её удивление почти добивает его. Неужели она решила?.. Ах, да, чудовище. Теперь-то она знает, что он чудовище. Теперь она ждёт, что он станет терзать и калечить. Она сидит тут – сидит тут, в его подземелье – готовая к плетям и пламени. И думает, что он будет жесток с ней.
Румпельштильцхен улыбается. Сглатывает. Улыбается ещё шире.

Ему случалось получать удары ножом под рёбра, которые причиняли меньше боли, чем это.

– Ты мне больше не нужна, дорогуша.

Он слышит её дыхание, такое громкое в крошечной камере. Всё ещё чувствует прикосновение и вкус её губ, всё ещё до боли нуждается в ней, нуждается настолько, что делается страшно.

Уходи, думает он. Беги.

Но Белль подтягивает колени к груди и не двигается.

– Что ж, – говорит она резко, – полагаю, тебе следовало подумать об этом раньше.

Это… нет. Этого он не ожидал. Он резко оборачивается и пожирает её глазами, хочет спорить, показать когти и клыки, но один её взгляд пригвождает его к месту. Она просто сидит, прислонившись спиной к стене, обхватив руками колени, на хорошеньком личике – вызов.

– Что?

Взгляд Белль парализует его. Заставляет замереть. И он чувствует, как его бастионы рушатся.

– Мы заключили сделку. Ты пообещал. Что-то насчёт «навсегда», – она так решительно смотрит, губы плотно сжаты. Когда-нибудь, она станет его погибелью. – Помнишь?

Румпельштильцхен тонет, хотя знает: нужно действовать быстро.

– Тогда будем считать это… пересмотром условий договора. Ты сейчас же покинешь этот замок, а я не стану убивать всех, кто тебе дорог, – он нехорошо усмехается, но на душе скребут кошки, а сердце разбито. – Мы договорились?

Но Белль по-прежнему не двигается. Не двигается. Сидит в подземелье, один на один с рычащим чудовищем, и эта дурочка, это несчастное – драгоценное, прекрасное, милое создание – просто скрещивает руки на груди и глядит на него, как будто он непослушный ребёнок.

– Я пообещала, что уйду с тобой навсегда. Ты пообещал, что моя семья и друзья всегда будут в безопасности. Сделка, как ты сам сказал, состоялась.

– Тогда мы заключим другую.

Белль улыбается. Эта малышка как будто заранее уверена, что отстоит своё право остаться в подземелье, прожить жизнь в качестве жалкой ручной зверушки чудовища. Ну, поздравляю, дорогуша, потрясающая идея.

– Обещания, – говорит она менторским тоном, – договоры, сделки – составляют саму основу цивилизации. Раз заключив соглашение, уже нельзя его расторгнуть.

Да ведь она борется, вдруг понимает он. Борется, чтобы остаться.

Румпельштильцхен чувствует, что земля уходит из-под ног. У него в подземелье сидит женщина, и заявляет, что не уйдёт.

Наверное, у него дрожат руки, он чувствует, как они подёргиваются. И Белль это видит. Конечно же видит. Наблюдает, как он смущённо пытается спрятать, скрыть эту новую слабость, и это словно даёт ей знак. Она наконец делает вдох. Дышит.

Румпельштильцхен не заметил, когда она задержала дыхание.

Она мягко шепчет:

– Ты связан со мной, Рум.

Ему ужасно хочется снова её поцеловать. Преподнести ей своё сердце на ладони, каким бы истерзанным оно ни было. Он хочет рычать, брызгать слюной, бить и причинять боль. Хочет убежать, спрятаться, засунуть голову в песок и подождать, пока всё закончится, предаваться самобичеванию и жалеть себя, как делал раньше. Хочет остаться один. Ему нравится одиночество. Да разве кто-то когда-нибудь слышал о чудовище, счастливо связанном узами брака?

Но он не сбегает. Он напряжённо размышляет. Сердце колотится где-то в горле.

– Я отпускаю тебя! – кричит он. – Я даю тебе свободу!

Белль качает головой, всё так же улыбаясь. Встаёт.

– Дурочка! Ты свободна, – заклинанием он распахивает дверь пошире, указывает на неё пальцем и требует:

– Возвращайся в мир живых. Уходи! Беги!

Она подходит ближе – так близко, так восхитительно близко. Обнимает его и прижимается лбом к его груди.

Дышит.

Медленно, дрожащими руками Румпельштильцхен обнимает её. Руки ложатся ей на спину, как будто там их законное место. Он чувствует, как её дыхание щекочет волоски на его груди, чувствует жар её тела, её сердцебиение сквозь ткань своей куртки.

– Ты бежишь не в ту сторону, – шепчет он.

– Я люблю тебя, – говорит она.

Он с беспокойством думает, не слишком ли сильно сжимает её в объятиях.

– Не любишь.

Он с беспокойством думает, что может втянуть её в войну, в которой ей не выжить. Подставить её под удар. Превратить её в ведьму или чудовище, в создание, которое станет поносить его за то, что сегодня он её не прогнал.

– Я не стану больше тебя целовать, если ты так хочешь, – говорит Белль; голос у неё глубокий и такой ласковый. – Но мы заключили сделку, Румпельштильцхен.

Её волосы пахнут соломой и солнечным светом. Он спрашивает себя: так это и есть любовь?

– Я мог бы расторгнуть её, – выдавливает он хрипло.

– Нет, – он чувствует, что она улыбается. – Ты так не поступаешь.

2. Любовь, кажется, навсегда

Румпельштильцхен делает вид, что ничего не произошло. Белль, к сожалению, прекрасно понимает, что всё изменилось.

Каждый взгляд преисполнен невысказанными чувствами, каждое прикосновение – обжигающий жар. Однажды утром, за чаем, она, не подумав, говорит: «Я люблю тебя» – и начинается громкий скандал. Результат: надутый возлюбленный, разбитый вдребезги заварочный чайник, груда покорёженного и зазубренного столового серебра, и пятно от помидора на ковре. Предполагается, что она всё это уберёт.

Белль ничего не делает. И на будущее зарекается говорить «Я люблю тебя».

Хотя это вовсе не значит, что Румпельштильцхену всё будет спущено с рук.
(Если Белль что и умеет – так это играть словами.)

Днём, когда страсти уже остыли, а осадок ещё остался, она, подняв глаза от книги, обнаруживает, что он тоже в библиотеке: разбирает книги, поставив одну ногу на стремянку и, кажется, забыл, зачем. Белль откладывает собственную книгу, встаёт из-за стола, пересекает комнату и, легко проскользнув у него под руками, крепко его обнимает. Он не отстраняется, гладит её по волосам, но она чувствует, как напряглись его руки, как он весь подобрался, готовый в любой момент удрать.

Ей хочется что-то стукнуть – всё равно что, а лучше то, что сделало его таким – но не знает, с чего начать.

Поэтому она проводит рукой по его груди, мурлычет несколько нот, не разжимая губ, и шепчет:

– Мне так нравится… – его плечи моментально напрягаются, – твоя куртка. Кожа детей, несомненно?

Отворачивается, забирает книгу со стола и устраивается на диване.

Потом Белль ещё долго чувствует, что он подозрительно смотрит на неё, но она всю жизнь провела под перекрёстными взглядами. Улыбаясь, она продолжает читать.
Назавтра, за ужином, оказывается, что серебряные приборы, безнадёжно изуродованные накануне, разложены на столе как ни в чём не бывало. Определённо, с помощью магии можно многого достичь. Интересно, думает она, найдётся ли в одной из книг Румпельштильцхена заклинание, которое заставит его разговаривать с ней?

Он сидит во главе стола, она – на расстоянии вытянутой руки, а кажется, что между ними целые лиги. Белль будто бы случайно отодвигает от него блюда, к которым он тянется, он изо всех сил старается не коснуться её, передавая соль или воду.

– Значит, ты действительно счастлива здесь? – спрашивает он, когда она уже оставила надежду услышать от него хоть словечко за вечер.

Белль улыбается и осторожно накрывает его руку ладонью.

– Библиотека, полная книг, тишина и хорошая компания? Мне здесь очень нравится.

Он по-прежнему старается контролировать себя, но Белль чувствует, как он вздрагивает. Она спрашивает себя: не слишком ли жестоко постоянно твердить «люблю, люблю, люблю», пока идея не дойдёт до его сознания. До тех пор, пока он не примирится с этим словом, он не сможет принять и само чувство, но всё-таки. Сама мысль лишает её мужества, пугает до тошноты. Какое-то время она ничего не говорит.

Румпельштильцхен тем временем берёт себя в руки. Распрямляет плечи и осмеливается, наконец, сказать, очень мягко:

– Твой отец наверняка скучает по тебе

– Наверняка, – кивает она. – Нужно будет обязательно ему написать.

Румпельштильцхен не смотрит ей в глаза. Его взгляд прикован к розе, которая стоит на столе (и на удивление долго не вянет).

– И твоему несостоявшемуся поклоннику.

– Ну, нет, – нервная дрожь проходит также внезапно, как и возникла. Белль смеётся. – От приготовлений к свадьбе у бедняги начиналась мигрень. Впрочем, полагаю, он бы с удовольствием вышел на бой, чтобы защитить моё доброе имя.

Румпельштильцхен быстро отводит взгляд от цветка, потом опять воровато взглядывает на багряные лепестки.

– Да. Он и правда производит впечатление человека, который даст убить себя в неравном поединке с существом, гораздо более могущественным, нежели он сам.

За пять месяцев, проведённых с ним, Белль дважды видела у него такое выражение лица. Первый раз, когда он нечаянно поджёг себя и сделал вид, что так и было задумано. Второй раз, когда он вошёл в её комнату в подземелье, в то время как она переодевалась. Больше он так не делал.

А ещё он научился стучать.

Белль строго смотрит на него.

– Что ты натворил?

– Я? – он вдруг вновь становится самим собой. Рука прижата к груди, на лице маска оскорблённого достоинства. – Я потрясён. Моя собственная Белль обвиняет меня в каком-то ужасном…

– Не было никакой старушки, продававшей цветы, так ведь?

Теперь-то она уже достаточно хорошо его знает, чтобы предположить: больше половины его заклятий – не более чем мальчишеские шалости. Не раз она видела, как, пребывая в состоянии отчаянной скуки, он лепил из картофельного пюре мышей и запускал их носиться по полу.

Вот и сегодня вечером под её проницательным взглядом Румпельштильцхен вздыхает с видом человека, который тащит на плечах весь мир и щёлкает пальцами.

Потом, разумеется, этот мерзкий ублюдок сбегает, жизнерадостно пританцовывая, предоставляя ей разбираться с горой грязных тарелок на вершине которой возлежит её обалдевший бывший жених.

Поев горячего супа и отоспавшись, Гастон более-менее приходит в норму. Белль отправляет его обратно домой. Провожает до ближайшей деревни, всю дорогу уверяя, что она в безопасности, счастлива и, да, Гастон обязан воздержаться – без исключений – от попыток тайком вызволить её.

Вернувшись в замок, Белль подбирает с пола заплесневелую, но всё ещё подёргивающуюся, мышку из картофельного пюре и подкладывает Румпельштильцхену в кровать (любя).

Проходит день, неделя; он работает за прялкой, Белль сидит рядом и наблюдает. Поначалу его плечи напряжены, обтянутое драконьей кожей колено подёргивается, вся поза говорит о готовности к бегству.

– Не обращай на меня внимания, – говорит она. – Я обожаю смотреть, как ты работаешь. У тебя чудесные руки.

– Прекрати это.

Она улыбается.

– Что?

– Сама знаешь, – он возмущённо смотрит на пучок соломы в своих руках.

– Прошу прощения, – говорит она. – Постараюсь получать меньше удовольствия от твоей компании.

Снова весна и все окна вновь открыты. В своей алхимической лаборатории Румпельштильцхен в перчатках из драконьей кожи мечется от одного стола к другому со щипцами в руках. Сегодня на нём бриджи из мягкой ткани, и Белль изумляет такая перемена. Он неделями носил только вещи из драконьей кожи; впрочем, зрелище по-прежнему привлекательное.

Настолько привлекательное, что она перечитывает один и тот же абзац уже в третий раз; тут он отставляет колбу и рявкает:

– Чем это ты занимаешься, дорогуша?

Она поднимает взгляд и чувствует, как щёки заливает краска. Она не собиралась глазеть. Ну, то есть она хотела поглазеть, но не хотела, чтобы её на этом поймали.

Румпельштильцхен гневно смотрит на неё, но Белль в ответ улыбается. Они с отцом вместе планировали сражения и обманные манёвры. Переиграть этого человека не намного сложнее, чем отбросить людоедов от восточной границы.

– О, я читаю удивительную историю про Герту и Храбреца, – говорит она и переворачивает обложку, чтобы показать ему. – Она только что нашла логово дракона в Западных горах. Я не… я тебя не утомила? Я стараюсь не мешаться под ногами, мне просто очень нравится…

– Смотреть, как я работаю. Я знаю.

– Слушать, как ты напеваешь.

Он прищуривается.

– Что?

– Ты напеваешь про себя, – говорит Белль, наблюдая за ним из-под ресниц. С вражескими принцами этот приём срабатывал прекрасно. – Когда с головой уходишь в работу. В последний раз ты напевал старинную застольную песню.

Он глядит на неё.

– Я не напеваю.

– Конечно нет.

Белль ёрзает, поудобнее устраиваясь в чёрном кожаном кресле (они оба делают вид, что он притащил его в свой кабинет вовсе не для неё), и возвращается к Герте, блуждающей в Ульях. Пока Герта пытается добыть золотое кольцо из гнезда личинок, Белль краем уха слышит, что Румпельштильцхен снова вернулся к работе.

Он мурлычет себе под нос. Резко обрывает пение.

Она хихикает.

Румпель волчком поворачивается к ней, грозно указывает щипцами на дверь.

– Вон!

Белль встаёт, но улыбается – как она мило улыбается.

– По условиям нашего соглашения я должна всегда следовать за тобой.

Он хватает со стола чашу, наполненную чем-то синим и дымящимся.

– Хочешь посмотреть, как это действует?

– После того, как ты невесть что туда положил? Не особо.

Он вновь тычет пальцем в сторону двери.

- Вон.

На этот раз Белль уходит, посмеиваясь.

Румпельштильцхен исчезает неожиданно, часто, иногда на несколько дней.

Белль это знает. После целого года, проведённого с ним, она привыкла. И, разумеется, уже несколько раз просила предупреждать её об уходе. Она хочет удостовериться, что он, по крайней мере, не забывает есть. Что бы он ни говорил, он забывает, конечно. Но все споры такого рода заканчиваются одинаково: «Наше соглашение предусматривает только присмотр за имением, дорогуша. Не за мной». И, в последнее время, у неё нет сил спорить.

Хотя лучше бы они были. На этот раз он отсутствует целую неделю, и ещё несколько дней. Более чем достаточно, чтобы заставить её волноваться. Белль слоняется от окна к окну, бродит вокруг имения – просто чтобы не терять из виду подъездную аллею.

И, конечно же, когда Румпельштильцхен наконец возвращается домой, она накрывает на стол к чаю. Секунду назад его ещё нет, и вот – он уже тут.

– Только что заходил к Гульдену, – заявляет он. И широко ухмыляется.

Белль говорит, как ни в чём не бывало (как будто и не ворочалась всю ночь без сна от беспокойства):

– Гульден? И что же привело тебя туда?

– Ну, то да сё, дорогуша, – он настороженно обходит вокруг стола, подходит ближе, ближе и, вот, останавливается прямо перед ней – только руку протяни. – Я принёс тебе подарок, – говорит он, почти просительно.

Белль улыбается.

– А что ты… – и замирает при виде изящной бумажной коробочки, которую он извлекает из-за спины жестом заправского фокусника.

Краем сознания она понимает, что похожа на ребёнка, который в восторге прижимает руки к груди и округляет глаза, но её переполняет радость, глаза сияют. Подумать только, он купил для неё воспоминание. Она как-то упомянула – всего однажды – что незадолго до своей смерти мать принесла ей шоколадные конфеты и положила у кровати. В последний раз. И, надо же, он запомнил.

Кусочек её детства, а он запомнил.

– Гульденские шоколадные конфеты, – выдыхает она. – О, ты чудесный человек. Мне так приятно.

– Я так и подумал, – он не смотрит ей в глаза. Пристально глядит на её руки, сжимающие коробку, как спящий ребёнок – любимую игрушку. – Ты была довольно настойчива со своей… любовью. В последнее время.

Белль улыбается. Он дома, здесь, с шоколадом (ну надо же!), и она никак не может перестать улыбаться.

– Знаешь, тебе вовсе не обязательно было проделывать весь этот путь до магазина Гульдена из-за меня.

Он склоняет голову на бок, отводит глаза. Переминается с ноги на ногу.

А Белль смотрит на него и думает: и это – чудовище, перед которым трепещут все окрестные земли?

Творец мышек из картофельного пюре. Даритель шоколадных конфет. Такой застенчивый.

– Я тут подумал, – говорит он, и она кладёт коробку на стол

– Да?

– Я бы мог. Возможно.

Белль сглатывает. Отворачивается к столу, переставляет чашки.
– Возможно?

А Румпельштильцхен смотрит сердито, но она провела с ним год и знает: это не злость.

– Ты не собираешься облегчать мне задачу, верно?

– Не имею ни малейшего понятия, о чём ты. Чаю? – она берёт чайник. – Он, должно быть, уже заварился.

Он смотрит на стол, как будто видит поднос с чашками и чайником впервые в жизни, смотрит, как она наливает чай сначала в одну чашку, потом во вторую. И спрашивает:

– Как ты узнала, что я возвращаюсь домой?

Белль пожимает плечами.

– Я не знала.

– На столе две чашки, – он указывает пальцем на чашку с отколотым краем. – Моя чашка. А я знаю, что ты терпеть её не можешь. Почему же ты её достала?

Она передаёт ему чашку – чашку с отколотым краем, без молока, десять ложек сахара – и пожимает плечами.

– Я накрываю стол на двоих каждый день, – говорит она. – Просто на всякий случай.

Непонятно, почему, но у него, кажется, перехватывает дыхание. Он садится, так медленно, как если бы ноги вдруг отказались его держать.

– Ты ждала, – говорит он. Его голос звучит хрипло, как будто он наглотался камней.

Она кивает

– Да.

– Почему?

– Ты раскричишься, если я скажу.

Его взгляд мечется по комнате, всё время возвращаясь к ней. Он теребит края рукавов. Прихлёбывает чай. Всё что угодно, лишь бы занять руки, думает она.

– А может, я не буду кричать, – решается он через некоторое время.

– Ммм, – Белль делает глоток. – Я не хочу рисковать.

– Может быть, я даже… отвечу взаимностью.

– Не представляю, с чего бы, – откликается она, глядя в окно, праздно грея руки о чашку, и, что ж, в её словах присутствует капелька горечи. Ей уже один раз почти разбили сердце. – Помнится мне, в прошлый раз, когда ты высказывал своё мнение по данному вопросу, меня довольно неприятно трясли.

– Я был… – он замолкает. Делает вдох. Начинает снова. – Я испугался. Прости.

Белль отставляет свою чашку. В груди у неё щекочутся крылышками сотни бабочек.

– Я никогда не хотела огорчать тебя.

– Не важно, – он улыбается. Отмахивается, но тут же прячет руку. Наверно, рука у него дрожит, думает Белль. – Ты просто хотела как лучше. Пыталась спасти чудовище, и всё такое.

– Пыталась спасти тебя, – поправляет она. Интересно, позволит ли он ей коснуться его, если она протянет руку? – Но мне жаль. Я вовсе не хотела… причинять тебе беспокойство.
Он фыркает. Ни с того ни с чего несколько раз щёлкает пальцами, отчего в воздух вылетают искры, а кубики сахара пускаются в пляс над столом. На другом конце комнаты часы начинают вальсировать с серебряным подсвечником.

– Ну, разве мы не расчудесная парочка? Знаешь, я всю дорогу домой репетировал, как скажу, что люблю тебя, и вот, ты извиняешься прежде, чем я успел подобрать слова.

Белль ловит себя на мысли, что нужно дышать. Бабочки превращаются в птиц, их крылья гулко бьются у неё в горле.

– Прости, – говорит она. – Не хочешь начать с начала?

Он улыбается уголком рта, робко и так мило.

– Да.

А потом очень нежно говорит:

– Я люблю тебя, Белль.

Она мечтала об этом. Мечтала о подземельях и войнах и – вот нелепость – спорах из-за ерунды, и до сего момента думала, что готова.

– Я тоже тебя люблю, – шепчет Белль, и голос срывается, у неё в горле бьются птичьи крылья и надежда, и она не может произнести ни слова.

А Румпельштильцхен широко улыбается. Он выглядит так, словно долго что-то искал и вдруг обнаружил искомый предмет у себя на пороге, аккуратно упакованным: восторг надежда – она и не догадывалась, как сильно ждала от него этих чувств.

– Что ж, тогда всё решено, – он с размаху опускает ладони на стол и встаёт. – Полагаю, тебе захочется получить кольцо?

Белль не может дышать. Она определённо не может говорить. Румпельштильцхен сошёл с ума. Он просто спятил, но он любит её – любит её – а она слишком очарована этим выражением счастья на его лице, поэтому ей всё равно.

В конце концов, она выдыхает:

– Кольцо?

Он смеётся. И говорит:

– Кажется, я помню, как точно звучало обещание. Что-то насчёт «навсегда». Уверен, ты помнишь.

– И жили они долго и счастливо? – спрашивает Белль.

– Ага. Точно.